Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
– Все равно, – сказала себе Анна, – надо поискать. Может быть, остались какие-то родственники, – муж напевал себе под нос. Она потребовала: «С начала, и вместе!»
У Анны было низкое меццо– сопрано.
Белая армия, черный барон,
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до Британских морей,
Красная Армия всех сильней…
Они спели все песни, что знали, по несколько раз.
Самолет удалялся, становясь точкой на горизонте, пропадая среди синего, полуденного неба, направляясь к американской границе.
Часть первая
Северная Америка, лето 1936
Нью-Йорк
Девочки в школе Мадонны Милосердной носили форму. Зимой ученицам выдавали шерстяные, темно-зеленые юбки и джемперы, с белой, накрахмаленной блузкой. На свитере вышивали эмблему пансиона, щит с католическим крестом, окруженным лавровыми ветвями и девиз: «Fides, Mores, Cultura».
Летом пансионерки переодевались в хлопковые платья, кремовые, с темно-зеленой полоской, и соломенные шляпки. Марта Рихтер тоже получила форму, хотя директриса школы, мать Агнес, знала, что за Мартой скоро приезжают родители. Телеграмму из Веракруса доставили неделю назад. Мистер Рихтер с женой находились на пути в Нью-Йорк.
В школе преподавали монахини конгрегации Сестер Милосердия, основанной в прошлом веке, матерью Кэтрин Маколи. Мать Агнес иногда думала, что мать Маколи, первая настоятельница, не одобрила бы существования школы. Сестры Милосердия были призваны помогать бедным и заботиться о бесплатном образовании, а не обучать девочек, отцы которых платили по несколько тысяч долларов в год за пансион. Однако мать Агнес напоминала себе, что конгрегации нужны деньги для школ в районах, где жили действительно нуждающиеся люди, бедные иммигранты из Италии и Пуэрто-Рико. Богатые католики из Чикаго и Бостона, с удовольствием, посылали дочерей в одну из самых дорогих школ страны. Девочек в академии училось немного, не больше пяти десятков.
Школа владела участком земли на Лонг-Айленде, выходящим к океанскому заливу. Кроме белокаменного здания академии, теннисных кортов, спортивной площадки и бассейна, здесь возвели отдельные коттеджи для пансионерок. Девочки жили по двое, в просторных комнатах, с отдельными ванными и общей столовой. У каждого класса имелась матрона, надзиравшая за девочками после занятий.
В академии поддерживали строгие правила. Книги, для библиотеки, покупались по списку, одобренному его высокопреосвященством Хейсом, архиепископом Нью-Йорка. Разумеется, в академию не допускали неприличные издания, «Гекельберри Финн», или «Зов Предков». В каждом коттедже для пансионерок устроили гостиную. Девочки проводили свободное время за чтением или разговорами. Академия позволяла только католические журналы, газеты библиотека не выписывала, радио запретили. В гостиных стояли проигрыватели, но пластинки покупали классические, Баха и Моцарта. Матери Агнес даже Бетховен казался сомнительным, не говоря о Вагнере.
– Гитлер любит Вагнера, – она просматривала расписание отъездов учащихся. Занятия закончились в прошлую субботу. Нынешнюю неделю посвятили спорту и экскурсиям. Потом девочек начинали забирать родители. О том, что Гитлер любит Вагнера, мать Агнес узнала случайно, ожидая приема в канцелярии архиепископа, разговорившись с монахиней рядом, в коричневой рясе кармелиток.
Сестра Франциска вернулась из паломничества в Польшу, к Ченстоховской мадонне. Монахиня и сама родилась в польской семье, в Чикаго. Паломники пришвартовались в Бремене. По словам сестры, Франциски, они проехали по Германии, и поняли, что происходит в стране.
Мать Агнес никогда не думала о Гитлере. В католических журналах и газетах писали, что он поддерживает церковь. Ватикан заключил с фюрером конкордат, а остальное мать Агнес не интересовало. Гитлер был европейцем, а не коммунистическим варваром, как Сталин.
Она услышала от сестры Франциски об арестах священников. В Германии говорили о новой программе убийства детей, считавшихся неполноценными. Евреям запретили вступать в браки с немцами и занимать государственные посты. Монахиня вздохнула:
– В Польше шепчутся, что скоро начнется война в Испании. Начнется переворот, коммунисты вырежут католиков…, – мать Агнес перекрестилась: «Да избавит нас от такого святая Мадонна, сестра Франциска».
Она не поверила монахине. Германия была цивилизованной страной, источником просвещения, родиной Гете и Баха. У матери Агнес имелся диплом бакалавра искусств. До войны она закончила Барнард-Колледж, в Нью-Йорке. Монахиня свободно говорила на французском и немецком языках. Девушка приняла обеты, когда ее жених погиб в битве на Марне. Мать Агнес преподавала девочкам языки. Большинство учениц выбирало французский курс, считающийся более изысканным, более подходящим для юной леди из хорошей семьи.
После выпуска из школы воспитанниц ждал год путешествий с родителями, по Европе. Девушки поступали в женские колледжи, где изучали легкие, приятные дисциплины, историю искусств, языки, литературу. На студенческой скамье они выходили замуж. Более красивые быстро получали предложения. Простушкам, если за ними не маячили отцовские деньги, приходилось подождать, работая в школах или на необременительных должностях в конторах. Некоторые девушки поступали в университет Джона Хопкинса, в Балтиморе, лучшую школу медицины в Америке, или технологический институт Массачусетса. Однако в академии Мадонны Милосердной таких учениц не водилось. В школе преподавали математику, физику и химию, но больше внимания уделяли изящным искусствам.
После приема у архиепископа, директриса зашла в собор Святого Патрика. В академии была часовня, девочки пели в хоре, но раз в месяц, в воскресенье, учениц обязательно привозили на мессу в главную католическую церковь страны. Мать Агнес присела на деревянную скамью, перебирая четки:
– Это слухи. Сестра Франциска сама призналась, что плохо владеет немецким языком. Она просто что-то не поняла. Мистер Гитлер, законно избранный глава государства, а не какой-то революционер, вроде Ленина или Сталина. Он культурный человек, и не будет преследовать церковь. Он из Австрии, он католик. Слухи, – твердо повторила сестра Агнес, перекрестившись на статую Мадонны:
– Даже в Америке, что только не болтают. Якобы в интернатах для индейских детей малышам запрещают на своих языках говорить, бьют, насильно крестят…, – мать Агнес всегда говорила монахиням, что к Иисусу человек должен прийти сам.
– Не может быть такого. Государственные учреждения создавали, чтобы индейцы могли получить образование. Как вообще можно бить детей? – она покачала головой. В школе Мадонны Милосердной девочек наказывали лишением экскурсий и дополнительными диктантами. Нужды в таких мерах обычно не возникало. Воспитанницы происходили из хороших, достойных семей, где дочерей учили аккуратности и послушанию.
Мать Агнес внесла в календарь дату приезда супругов Рихтер. Начальница достала папку Марты. Оценки у девочки были отличными. Она преуспевала в языках, музыке, и, неожиданно, в математике. Преподаватель написал, что мисс Рихтер занималась дополнительно, по университетскому учебнику.
– Первое причастие она в Швейцарии примет, – мать Агнес поднялась, – говорят, замечательная страна. Отличный воздух, горы, озера. Здесь, на Лонг-Айленде, тоже здоровый климат. У нас рядом океан, летом свежо, – лето, в Нью-Йорке, обычно было влажным, удушающим.
Сегодня младшие классы, по расписанию, шли в бассейн. Старших девочек мать Агнес и другие монахини везли в город. У них был намечен обычный врачебный осмотр, всегда проходивший в конце года. Потом учениц вели в Музей Естественной Истории, осматривать новую диораму африканской природы.
– Погуляем в Парке, – ласково подумала мать Агнес, – девочки мороженого поедят, вафель…, – родители оставляли ученицам карманные деньги. Открыла сейф, директриса, аккуратно, сверяясь по списку, поданному матронами, отсчитала купюры. После музея девочки получали на руки доллары и могли потратить деньги на лотках в Центральном Парке. В магазины воспитанниц не водили. Если ученица нуждалась в новом гребне, чулках, или белье, заказы выполняла матрона. Помада и румяна в школе запрещались, но мать Агнес знала, что, готовясь к выезду в город, некоторые девочки припрятывают в сумочки косметику, привзенную из дома. Мать Агнес помнила, как покойный жених катал ее на лодке, тоже в Центральном Парке.
– Двадцать три года прошло, – поняла монахиня, – мне за сорок. Иисус, – она перекрестилась, – упокой душу Фрэнка в обители своей, позаботься о нем…, – той весной, в Центральном Парке цвела сирень, а мать Агнес еще звали Агнессой. Она тогда тоже красила губы.
